Расположенный на границе Адыгеи Краснодар вытягивает значительную часть молодежи из республики. Это снимает не только проблему экстремизма, но и вообще любую активность в этом кавказском регионе. Возможно, поэтому даже прецедентная передача власти в Адыгее от родственника к родственнику мало кого заинтересовала.
Хотя в последние месяцы российское общество уделяет все больше внимания кадровой политике Кремля в регионах, судьбе губернаторов-отставников и кандидатурам их сменщиков, один удивительный прецедент в этой области остался почти полностью незамеченным. В этом году впервые в истории постсоветской России власть в одном из регионов напрямую перешла от одного близкого родственника к другому.
Это произошло в Адыгее – республике, которая в последние годы не привлекала особого внимания даже экспертов-регионалистов, не говоря уже о федеральных СМИ. Хотя всего десять лет назад бурные события в этом регионе предвещали что угодно, но только не погружение в настолько глубокий сон, что даже передача первого поста по наследству мало кого разбудила. Каким образом такой политический сон приходит в российские регионы? Постсоветский опыт Адыгеи дает свой ответ на этот вопрос.
Мозаика Закубанья
Адыгея единственный на сегодня субъект Российской Федерации, полностью окруженный территорией другого ее субъекта. Такая матрешечная структура в советские времена допускалась, если внутри большого региона находилась входящая в него автономная область. Адыгея и была автономной областью в составе Краснодарского края до того, как в 1991 году официально вышла из него.
Территория республики находится на левом берегу Кубани, восточной своей частью примыкает к Краснодару и значительно удалена от Черноморского побережья и Большого Сочи. В 1930-е годы, когда автономную область только создали, большинство населения в ней составляли черкесы (адыги). В основном они были переселены сюда, на равнину, из предгорий в XIX веке, в конце Кавказской войны. Некоторым пришлось переселяться дважды: около двадцати адыгских аулов было затоплено в 1960-е годы созданным тогда Краснодарским водохранилищем. При въезде в аулы, расположенные теперь на его берегу, стоят памятные знаки с двумя датами переселений.
Как известно, административно-территориальное деление в советскую эпоху в основном следовало ленинскому тезису, что «вопрос границ – вопрос десятый». Когда в 1962 году к Адыгейской автономной области были присоединены два района с преимущественно русским населением – Майкопский и Гиагинский, авторы этого решения вряд ли подозревали, сколь громко будет звучать его политическое эхо в 1990–2000-е. Два присоединенных района вместе с региональным центром – городом Майкопом – обеспечили в Адыгее численное преимущество русского населения (по переписи 2010 года оно составляет 66%, а адыги – 25%). Экономическая логика того решения была вполне прозрачна: нужно было поднимать сельское хозяйство автономной области, прибавив к ней дополнительно два агропромышленных района.
Кроме сельского хозяйства (условия для которого весьма хороши и в некоторых из тех районов, где живут в основном адыги), природа позволяет Адыгее быть туристическим центром. Малонаселенный юг региона, знаменитое плато Лагонаки считается перспективным для создания горнолыжного курорта, но реальность эти перспективы пока так и не обрели. Промышленность в республике сосредоточена в основном в скромном 150-тысячном Майкопе, где численно преобладают русские, и на западе региона, у границ Краснодара, в районах, населенных почти исключительно адыгами.
Коммунизм и «кошхаблизм»
Происходившее в Адыгее в первые постсоветские годы было типично для национальных регионов, в которых не было острого внутреннего конфликта. Суть событий, плохо скрываемых за меняющейся политической риторикой, была предельно проста: бюрократическая команда, правившая регионом в последние годы СССР, пыталась сохранить свое положение, легитимизировавшись вместо партийной идеологии идеологией этнической.
Эта идеология в 1990-е вводилась в регионе осторожно, без размаха, наблюдавшегося тогда, например, в Татарстане. Глава республики Аслан Джаримов, получивший власть в регионе еще до распада СССР, в 1990-е исправно встречался с лидерами международных черкесских организаций, содействовал абхазам – близкородственному адыгам народу – в войне с Грузией в 1992–1993 годах, но в своих заявлениях по национальному вопросу ограничивался в основном тезисом о «паритете» между основными народами республики.
Впрочем, этого паритета ему хватило для защиты собственных политических позиций. Норма республиканского закона, требовавшая от кандидатов на пост президента республики знания русского и адыгейского языка, отсекла от борьбы за власть общественников, ратовавших за воссоединение с Краснодарским краем. А учрежденный в республике двухпалатный парламент, в котором верхняя палата включала по два представителя каждого города и района независимо от численности их населения, не позволяла сторонникам объединения с краем рассчитывать на большинство (районов, где численно преобладают адыги, в республике больше).
Национальное возрождение в Адыгее девяностых носило очень выборочный характер. И дело даже не в том, что Джаримов активно привечал тогдашнего губернатора Краснодарского края Николая Кондратенко, популярного среди русских националистов. Едва ли не важнее было то, что в республику в те времена фактически не допустили влиятельных представителей зарубежной адыгской диаспоры.
Как известно, после Кавказской войны Северный Кавказ покинуло до трех четвертей черкесского населения. Мощные диаспоры имеются до сих пор в Турции и ряде арабских стран. Многие бизнесмены из диаспор в первые годы после распада СССР активно искали пути сотрудничества со своей исторической родиной, были готовы инвестировать туда средства. В самой Адыгее ряд общественников доказывали необходимость открыть для них ворота.
Но их усилия оказались в целом тщетны. Дальше пары кафе в Майкопе, открытых ближневосточными адыгами и выделявшихся после открытия хорошим уровнем сервиса и полным отсутствием алкоголя, дело не пошло. Местная партийно-советская элита не хотела видеть у себя дома потенциальных конкурентов, особенно с учетом того, что они явно были лучше подготовлены к ведению современного бизнеса. Символические акты вроде переселения в Адыгею нескольких сотен семей черкесов из объятого войной Косова в 1999 году никак не нарушали общей картины (да и это переселение на месте столкнулось со многими проблемами, так что половина косовцев покинула регион менее чем через десять лет после широко разрекламированной репатриации).
Устойчивость власти регионального босса до начала 2000-х подтверждалась кадровым составом местного чиновничества. В республике в ту пору была популярна поговорка «Раньше мы строили коммунизм – теперь кошхаблизм» (Джаримов выходец из Кошхабльского района Адыгеи). Перемены, начавшиеся в стране после отставки Бориса Ельцина, поначалу не сильно задели этот местный строй. Правда, в рамках кампании по приведению регионального законодательства в соответствие с федеральным были отменены наиболее конфликтные нормы местных законов, типа двухпалатного парламента и требования для кандидатов на пост главы региона знать оба официальных языка.
В целом позиции республиканской верхушки не пошатнулись. Федеральный центр, занятый тогда войной в Чечне, не был заинтересован в каких-либо потрясениях в тыловых северокавказских регионах.
Шапсугский самородок
Перемены пришли в Адыгею без активного участия Кремля и, скорее всего, вовсе не по его воле: в ту пору контроль центра за выборами в регионах был вовсе не тотальным. На выборах президента Адыгеи 2002 года свою кандидатуру неожиданно выставил Хазрет Совмен, сибирский золотопромышленник адыгского происхождения.
Для чиновников, правивших тогда республикой, Совмен был чужаком сразу по нескольким причинам. Во-первых, из-за своей нестандартной биографии: карьеру он делал не в Краснодарском и Адыгейском обкомах, а на приисках Магадана и Сибири, где прошел путь от водителя до начальника артели, а затем и собственника крупнейшей золотодобывающей компании. Во-вторых, Совмен был чужаком для основных на тот момент чиновничьих кланов в силу своей родословной: он шапсуг, представитель одного из черкесских субэтносов, в Адыгее составляющего очень небольшую долю населения (в основном шапсуги проживают в окрестностях Сочи). То, как легко Совмен обошел всех своих соперников, включая Джаримова, в первом туре выборов в январе 2002 года, показывает, какова была степень усталости населения от руководства, доставшегося в наследство от советской власти.
В бедной, исправно голосовавшей в 1990-е годы за КПРФ республике от Совмена ждали в первую очередь денег. Затем – грамотных управленцев, состоявшихся в бизнесе и не рассматривающих должность как способ поправить свое материальное положение. С первым все получалось хорошо, по крайней мере в первые пару лет у власти, со вторым дело обстояло значительно сложнее.
Совмен привез в республику нескольких коллег из Сибири, ввел в правительство ряд адыгских предпринимателей, не ладивших с прежней властью, однако быстро столкнулся с конфликтами внутри собственной команды, которые преследовали его до самой отставки в 2006 году. Этими внутренними конфликтами, впрочем, дело не ограничилось. Совмен быстро поссорился с тогдашним губернатором Краснодарского края Александром Ткачевым и полпредом в Южном федеральном округе Дмитрием Козаком, ссоры эти не раз приобретали публичный характер.
Однако куда большей проблемой в последние годы пребывания у власти Совмена стал небывалый для республики всплеск активности этнических активистов. Происходил он тогда, когда в большинстве других регионов Северного Кавказа общественники, выступающие с национальных позиций, давно ушли в тень.
Почему в Адыгее черкесские общественники вышли на авансцену именно в 2004–2005 годах, вполне понятно. Тогда то ли как свидетельство реальных намерений Кремля, то ли как ничего не значащая словесная угроза в пререканиях Совмена с его противниками стала звучать идея объединения Адыгеи с Краснодарским краем. Как только эта идея – без ссылок на ее реального автора, без прямых доказательств того, что кто-то наверху ее реально рассматривает, – появилась в публичном пространстве, мгновенным ответом стали протесты адыгских общественных организаций.
Под протестным флагом объединились как старые, системные адыгские общественники, которые еще в 1990-е занимали в республике респектабельное положение, так и абсолютные новички местной политики – группа журналистов и людей искусства, ставших лидерами протеста. Закономерной была ответная активизация общественных организаций русской направленности, сильных прежде всего поддержкой со стороны бюджетников и пенсионеров Майкопа, с которыми эти общественные активисты планомерно работали еще с 1990-х. Они неоднократно требовали отставки Совмена и поддерживали идею объединения с Краснодарским краем. В целом у «русских» общественников, объединенных в Союз славян Адыгеи, неизменными оставались программа-максимум и программа-минимум: первая – воссоединение с краем, вторая – изменение этнических пропорций во власти с учетом соотношения численности разных народов республики.
Череда митингов, национальных конгрессов и других событий, создававших впечатление острого общественного противостояния, стала сходить на нет к 2006 году. К тому времени федеральные чиновники не раз официально заявляли, что не рассматривают идею объединения республики с краем. Совмен от этой протестной волны, с одной стороны, выиграл, поскольку в наиболее критические моменты его отношений с федеральными чиновниками или местными парламентариями адыгские активисты неизменно его поддерживали, призывая сплотиться вокруг лидера «в момент, когда само существование республики под угрозой». С другой стороны, сам факт этнического брожения в регионе шел Совмену в минус в той системе оценки региональных лидеров, которая тогда как раз формировалась в Кремле.
Насколько серьезной, а не раздутой узкой группой общественников была протестная волна, вызванная идеей объединения регионов, и ответная волна сторонников объединения с краем? Надежных социологических замеров, позволяющих судить об этом, к сожалению, нет. Известно лишь, что сопоставимых всплесков общественной активности, не инсценированных властью, за всю постсоветскую историю Адыгеи не было. Этнические вопросы – а именно такие вопросы затрагивала идея объединения регионов – оказались самым сильным мобилизующим фактором.
Тихий ислам
Почему Адыгея, в отличие от своих кавказских соседей, почти не сталкивалась с какими-либо серьезными осложнениями и вообще с общественным оживлением на религиозной почве? В республике не только удалось избежать формирования террористического подполья. Там не было и крупных внутриисламских конфликтов, с 1990-х годов сотрясавших Кавказ от Дагестана до Карачаево-Черкесии и не изжитых там до сих пор. Разногласия и борьба между разными адыгейскими имамами, появление проповедников, учившихся за рубежом (в Адыгее они были в основном из числа косовских адыгов), выдвинутые против них обвинения в экстремизме, конфликты на этой почве между частью верующих и силовиками – все это было, но в таких аптекарских дозах, что на общей ситуации в регионе отражалось мало.
Вряд ли тут дело в том, что в Адыгее относительно бедная исламская традиция, а ислам исторически занимает скромное место в социальной самоорганизации адыгов. Например, Кабардино-Балкария – республика, где адыги составляют большинство, различные обострения на религиозной почве в постсоветское время узнала по полной. Так что более правдоподобными представляются другие объяснения.
Одна из возможных причин – демографическая. При всех различиях внутриисламских конфликтов в разных республиках Северного Кавказа их завязка везде была однотипной: конфликты начинались с того, что часть верующей молодежи противопоставляла себя исламским деятелям старшего поколения, утверждая, что те искажают исламское вероучение. На всех последующих этапах таких конфликтов в них продолжали играть первостепенную роль именно молодежные исламские сообщества. Но для того, чтобы они возникли и проявили себя, необходимо как минимум достаточное количество общественно активной молодежи, стремящейся влиять на происходящее в своем регионе. А вот этого в Адыгее наблюдался определенный дефицит.
В этой республике, как и в других регионах Северо-Западного Кавказа (Карачаево-Черкесии и уже упоминавшейся Кабардино-Балкарии), но в отличие от Кавказа Северо-Восточного (Дагестана, Чечни, Ингушетии), на момент распада СССР и позднее не наблюдалось избыточной доли молодежи в составе населения – так называемого молодежного нароста. При этом в Адыгее численность фактически присутствующей молодежи убывала быстрее, чем в других республиках Северо-Западного Кавказа, – молодежь уезжала учиться и работать в расположенный неподалеку Краснодар в гораздо большем количестве, чем это отражала местная статистика.
Для заметного молодежного движения любого толка в Адыгее просто не было достаточной кадровой базы. Кстати, в Краснодаре и его окрестностях молодежная исламская активность имела и имеет место, в том числе и в мечети, находящейся на территории Адыгеи, – в расположенном поблизости от Краснодара городе Адыгейске. Похоже, что там как раз и находят себе место разные формы молодежного ислама. Заметную долю прихожан этой мечети с ее открытия составляли уроженцы Краснодара или молодые люди, перебравшиеся туда из Адыгеи. В 2000-е годы мэр того самого Адыгейска – города, во всех отношениях связанного с Краснодаром, утверждал, что «молодые мусульмане» пытались оказать влияние на местные выборы. Верно это или нет, но представить подобное на выборах республиканского уровня в Адыгее достаточно сложно (хотя в других республиках Северо-Западного Кавказа прецеденты были).
Как бы то ни было, Адыгея единственный регион Северного Кавказа, где практически не было молодежного исламского движения, противопоставляющего себя официальным мусульманским структурам и претендующего на роль заметной общественной силы в масштабах своего региона. А если учесть, что и адепты экстремистских течений ищут сторонников в первую очередь среди религиозной молодежи протестного толка, то неудивительно, что и они не проявляли значительного интереса к региону (хотя в последние годы появлялись тревожные сообщения, что отдельные выходцы из республики вступали в ряды террористических организаций Ближнего Востока).
Республика расходящихся льдин
Быть может, именно потому, что идея объединения Адыгеи с Краснодарским краем вызвала не наблюдавшееся ранее в регионе брожение, Кремль в середине 2000-х годов защищать эту идею в конце концов не стал (даже если предположить, что перед этим она действительно всерьез рассматривалась). На место Совмена главой региона федеральный центр назначил Аслана Тхакушинова – многолетнего ректора одного из майкопских вузов и лидера одной из групп местной элиты, не ладившей с прежним региональным руководством.
Оппоненты нового главы постепенно покинули свои должности. Вернулись многие джаримовские кадры, в том числе успевшие поработать еще на партийных должностях. От той внутриэлитной демократии, которая стихийно сформировалась при Совмене, не осталось и следа. Ряд предпринимателей совменовских времен при Тхакушинове тоже ушли из республики (сохранив свой основной бизнес в Краснодаре). Зато в Адыгею пришли крупные бизнесмены других республик Северного Кавказа. Этот процесс явно контролировался республиканскими властями. Достаточно сказать, что сын одного из таких бизнесменов стал на время руководителем представительства Адыгеи при правительстве РФ.
Тхакушинов явно стремился избегать активизации общественных движений этнического толка, не давать для нее поводов. При нем власти отказались праздновать юбилей основания Майкопа в качестве российского военного поселения (против такого юбилея выступали адыгские общественники). Но и сам по себе национальный фактор в местной политике неуклонно ослабевал. Когда в 2016 году приближалась отставка Тхакушинова, в республике говорили о попытках его оппонентов задействовать некоторые местные адыгские организации, чтобы выступить против назначения и.о. главы региона Мурата Кумпилова, который занимал до этого посты премьера и председателя регионального парламента и которого СМИ называют родственником Тхакушинова. Однако то ли возможности этих организаций оказались слишком малы, то ли их использование в политических целях было сочтено по нынешним временам небезопасным, Кумпилов в январе был назначен.
Несмотря на все политические изменения, продолжился объективный процесс фрагментации региона. В социально-экономическом отношении регион включает в себя два мало похожих друг на друга и мало соприкасающихся друг с другом мира, можно сказать, две льдины: это сельскохозяйственные районы и пригороды Краснодара. В Майкопе население убывает уже более десяти лет подряд, а в пригородах южного мегаполиса, находящихся в границах Адыгеи, оно, напротив, растет. Столица республики не притягивает внутрирегиональную миграцию, становясь тихим городом чиновников и бюджетников.
Еще лет пятнадцать назад все путешествующие по Северному Кавказу отмечали, что городская цивилизация там нарастает с востока на запад: Майкоп, сохранивший элементы советского благообразия, выглядел тогда гораздо презентабельнее, чем, например, захлебывавшаяся от наплыва сельских мигрантов Махачкала. Теперь ситуация изменилась: городская среда той же Махачкалы, с ее кофейнями и открытыми лекториями, демонстрирует сложные болезни роста, а вот в Майкопе какой-либо рост обнаружить очень трудно.
В этих условиях власть остается в основном распорядителем скромных бюджетных средств, а значительная часть региона – причем как раз та, где растет население, – развивается по независимой от его руководства траектории. Может быть, поэтому прецедентная передача власти в Адыгее от родственника к родственнику мало кого заинтересовала: слишком мал, по российским масштабам, реальный ресурс власти в этой республике. Другой вопрос – может ли эта власть в условиях продолжающейся провинциализации сохранить способность к решению значимых политических проблем. А они на Кавказе, как показывает опыт той же Адыгеи, имеют тенденцию возникать, в том числе и как реакция на неосторожные идеи, затрагивающие межэтническую сферу.
