Победа Дональда Трампа на выборах интересна не тем, как именно она была одержана, а тем, что она вообще стала возможна. Причины его успеха уже подробно проанализированы. Назывались недовольство ситуацией с экономикой, прежде всего инфляцией, высоким уровнем иммиграции и др., тактические ошибки демократов: запоздалый отказ Байдена от переизбрания, неудачная кандидатура соперника, вице-президента Камалы Харрис, наконец, везение (неудачное покушение на Трампа).

Все это так, но эти объяснения во многом поверхностны. Есть и более глубинные причины.

Трамп как симптом кризиса

Четыре года назад, когда Трамп проиграл выборы Джо Байдену, он повел себя так, как не делал никто как минимум за последние полтора века со времен Гражданской войны. Он не признал поражения и в течение двух месяцев до инаугурации Байдена использовал все возможные методы, чтобы не допустить передачу власти: распространял ничем не подтвержденные теории заговора о фальсификациях на выборах, давил на чиновников, ответственных за их проведение, пытался назначить подложных выборщиков. В результате 6 января 2021 года сторонники Трампа штурмовали Капитолий в попытке остановить подведение итогов выборов.

После этого от Трампа отвернулась даже его собственная партия. Казалось, он будет навсегда вычеркнут из политической жизни. И вот спустя четыре года он триумфально возвращается в Белый дом.

Трамп выиграл во всех колеблющихся штатах и не только победил в коллегии выборщиков с впечатляющим счетом 312:226, но и набрал на 1,6% больше голосов избирателей, чем Харрис (в 2016 году за него проголосовали меньше американцев, чем за Хиллари Клинтон). Тем не менее разрыв между Трампом и Харрис оказался минимальным. Мы вновь убедились, что американское общество расколото практически поровну: если бы менее 1% избирателей Висконсина, Мичигана и Пенсильвании поддержали Харрис вместо Трампа, результат был бы иным. Наверное, небольшое везение или изменения в тактике демократов могли привести к тому, что Трамп проиграл бы выборы с минимальным отрывом. Но и это было бы таким же ошеломляющим результатом: в нормальной ситуации человек, попытавшийся совершить государственный переворот, не должен набирать на следующих выборах ни 50%, ни 49.

Интересно разобраться в том, как американская демократия оказалась в нынешнем положении, а для этого нужно думать о процессах более фундаментальных и долгосрочных, чем детали завершившейся кампании. Представляется, что в последние примерно 10 лет демократические политические системы по всему миру находятся в кризисе, настолько серьезном, что он ставит под угрозу сам факт их существования. В самых общих чертах этот кризис можно описать как утрату иммунитета к демагогии. В числе его симптомов можно назвать политическую поляризацию, отрыв общественных представлений от реальности и неспособность традиционных политических элит выдвинуть новое поколение лидеров.

По-видимому, причина этого кризиса — радикальная демократизация доступа к информации, произошедшая примерно 10 лет назад. Кризис продолжает нарастать, подпитывая сам себя: политики-демагоги используют свой электоральный успех для разрушения сложившихся норм и институтов, что обеспечивает им еще больший успех на следующем витке. Разрешить эту проблему может лишь пересборка демократических институтов, восстанавливающая утраченный иммунитет к демагогии. Как это сделать, пока никто не знает, а значит, в ближайшие годы, а может, и десятилетия, деградация привычных демократических институтов будет только усиливаться.

Поставленный диагноз может показаться излишне алармистским. Попытаюсь его обосновать.

Параллельная реальность

В опросах американские избиратели говорили и говорят, что главная волнующая их проблема — состояние экономики: они недовольны положением дел и больше доверяют в управлении экономикой Трампу, чем Харрис. Казалось бы, вот и ответ: обычно, если избиратели недовольны состоянием экономики, на выборах побеждает оппозиция. Одна проблема: не вполне понятно, что именно не нравится избирателям.

Во время президентства Байдена довольно сильно подскочила инфляция (до 9% на пике), что привело к снижению доходов населения. При этом цены подскочили по всему миру и примерно по одним и тем же причинам — из-за ковида и подорожания энергоносителей после нападения России на Украину. С другой стороны, инфляцию удалось подавить, не повредив экономическому росту, безработица близка к историческому минимуму, рост доходов населения вернулся. При этом бюджетный дефицит остается на уровне 6% ВВП, что совершенно ненормально для экономики в отсутствие войны или рецессии.

Из этого противоречивого набора данных можно легко собрать и нарратив, объясняющий, что в экономике «всё хорошо», и объясняющий, что в ней «всё плохо», и разные группы избирателей выбирают разные ответы. Поляризация взглядов на экономику усиливается со временем: в 1990-х годах демократы и республиканцы оценивали состояние экономики примерно одинаково, но их мнения все больше расходятся и определяются партийной принадлежностью (см. график здесь). Это особенно характерно для республиканской части электората: при смене хозяина в Белом доме их мнение почти мгновенно меняется на противоположное. У демократов этот эффект несколько менее заметен, но и у них, похоже, усиливается.

Другими словами, причинно-следственная связь оказывается обратной: дело не в том, что избиратели хотят поменять партию у власти из-за того, что они недовольны экономической ситуацией, а в том, что им не нравится, какая партия находится у власти, и из-за этого они считают, что в экономике все плохо. 

Представления людей даже о таких повседневных вещах, как состояние экономики, во многом формируются под влиянием информации, полученной из медиа: иначе у нас просто нет достаточно данных, чтобы осмыслить свой повседневный опыт и составить на его основе общую картину. Поэтому единая информационная среда играет центральную роль в формировании общих представлений о состоянии дел и стоящих перед страной проблемах.

Одно очевидное следствие этого: тот, кто контролирует информационную среду, может легко манипулировать представлениями избирателей. 

Но интересно, что происходит, когда единая среда распадается, как это стало все чаще происходить в последние 10–15 лет по мере демократизации доступа к информации, вызванной развитием социальных сетей и мобильного интернета. Потребители, получившие возможность сами подбирать себе «информационную диету», начинают всё больше и больше потреблять информацию из тех источников, которые подтверждают их уже существующие представления — особенно если она подается в эмоционально заряженном виде, — и все меньше доверять источникам, информация от которых противоречит этим представлениям. В итоге люди убеждаются, что реальность подкрепляет их мнение о ней, и перестают менять свое мнение.

В результате оказывается, что правительство, добивающееся объективных успехов, никак за них не вознаграждается. Администрация Барака Обамы (2009–2017) добилась снижения нелегальной иммиграции до минимального уровня за многие десятилетия. Это не помешало Трампу в 2016 году победить под лозунгом борьбы с нелегалами и строительства стены на границе с Мексикой. Первая администрация Трампа сыграла большую роль в быстрой разработке эффективной вакцины от коронавируса, но не получила за это благодарности ни от сторонников, среди которых доминирует антиваксерская конспирология, ни от противников, по мнению которых Трамп не может сделать ничего хорошего по определению. Администрация Байдена смогла подавить инфляцию, избежав не только рецессии, но даже серьезного замедления экономики, но избиратель проголосовал против нее с мотивировкой «не справились с управлением экономикой».

В такой ситуации у политиков все меньше стимулов решать реальные проблемы, даже если это дает быструю отдачу (не говоря уже о долгосрочных проблемах), и все больше — концентрироваться на демонстративных жестах, культурных войнах и прочих действиях, направленных на то, чтобы вызвать у людей сильный эмоциональный отклик. Успеха в такой политической системе добиваются самые эффективные и бесстыдные демагоги.

Элиты не обновляются

Вторая проблема, с которой столкнулись демократы на этих выборах, — персональная. Партия вступила в президентскую кампанию с 81-летним кандидатом, президентом Байденом. Изначально было ясно, что он не вполне способен вести полноценную кампанию, а после катастрофического выступления на дебатах, показавшего всей Америке в прямом эфире, насколько далеко зашли его возрастные изменения, демократам пришлось срочно менять кандидата. Единственным разумным вариантом оказалось положиться на Харрис, политика не самого успешного и популярного. Она провела неплохую кампанию, уверенно выиграла дебаты у Трампа. Но ее недостатки — нерешительность, желание по возможности не занимать ясной позиции ни по какому вопросу, неумение и нежелание давать интервью недружелюбным журналистам — никуда не делись и были хорошо заметны.

Проблемы с возрастом Байдена могут показаться частной аномалией. Но и Трампу 78 с половиной лет, он старше, чем был Байден в момент избрания в 2020 году. Тенденция старения политических лидеров не ограничивается Америкой: победителям последних выборов в Индии, Индонезии, Нигерии и Бразилии — четырех крупнейших за исключением США демократиях мира — на момент победы было от 71 до 77 лет. За последние 14 лет медианный возраст (такой, что половина старше, а половина — младше) лидеров 20 крупнейших стран мира вырос на… 14 лет. То есть смена поколений, по крайней мере на уровне лидеров, полностью остановилась. Частично это явление связано с укреплением персоналистских автократий в таких странах, как Китай, Россия и Турция. Но то же самое наблюдается и в демократиях.

Очень похоже, что это тоже следствие демократизации доступа к информации. В качестве примера того, как это работает, удобно рассмотреть США, где выдвижение новых лидеров институционализировано через процедуру праймериз. В последних «открытых» (без участия очевидного фаворита в лице действующего или бывшего президента) праймериз республиканской партии в 2016 году участвовало 17 кандидатов, демократической в 2020 году — 27 (речь о «серьезных» кандидатах: тех, кто ранее занимал серьезные выборные должности или в ходе кампании имел ненулевую поддержку в опросах), что намного больше, чем когда-либо ранее. Благодаря возможностям краудфандинга, прямого обращения к избирателям через соцсети и дроблению рынка медиа, «барьер входа» для желающих выдвинуться резко снизился.

Такое разнообразие приводит к тому, что из общей массы очень тяжело выделиться. Все внимание оказывается привлечено к кандидатам трех типов: тем, кто сильно выбивается из общего ряда (например, внешним видом или отсутствием необходимого для президентской должности опыта); тем, кто предлагает нечто особенно радикальное и вызывающее; тем, кого избиратели уже знают. На республиканских праймериз 2016 года Трамп соответствовал всем трем критериям и легко победил. На демократических праймериз 2020 года какое-то заметное внимание смогли привлечь лишь 5 из 27 кандидатов: Харрис (темнокожая женщина), Пит Буттиджич (красноречивый молодой человек без опыта работы на серьезном уровне), Элизабет Уоррен (очень левая программа) и, особенно, Берни Сандерс и Джо Байден — два очень старых, но зато хорошо известных политика, Сандерс — еще и выделяющийся своим радикализмом.

Из этих кандидатов демократы вполне рационально выбрали Байдена как наиболее избираемого. Хотя уже тогда было ясно, что это закладывает мину замедленного действия под перспективы демократов в 2024 году. Со времен ограничения президентства двумя сроками все (13 из 13) президенты, имевшие право на переизбрание, пытались выдвинуться на новый срок. У партий практически нет возможности отказать им. До нынешнего года это удалось лишь однажды, в 1968 году — причем ценой тяжелого внутрипартийного кризиса и, в конце концов, поражения на выборах.

Решение максимизировать шансы на победу сейчас ценой потенциальных проблем в будущем выглядело бы вполне рациональным, но только если выбор происходит из перечисленной пятерки кандидатов. Другие, потенциально более сильные кандидаты просто не сумели преодолеть порог информационного шума.

Слишком хорошо — это уже плохо?

Описанные механизмы могут показаться парадоксальными. Оказывается, упрощение доступа к информации, расширение возможностей для потребителя приводит к тому, что полезная информация теряется, а привычные механизмы демократического выбора перестают работать.

Случаи, когда именно наличие ограничений, трений, транзакционных издержек стабилизирует сложно организованную систему, известны во многих областях науки — от физики до экономики. Так, Рональд Коуз еще в 1930-х годах показал, что сам факт существования фирм, то есть организаций, нанимающих себе постоянных работников вместо того, чтобы под каждое конкретное задание находить исполнителя на рынке, объясняется тем, что каждое обращение к рынку связано с издержками: необходимо каждый раз тратить время и деньги на поиск работника, проверку его квалификации и т. д.

Человек — информационное существо: сбор, сортировка, фильтрация и анализ информации — важная часть нашей жизни. Чтобы делать эту работу эффективно, люди и общество в целом вырабатывают те или иные институты, механизмы и правила. Но такого рода правила заточены под какой-то определенный объем информационного потока. В моменты, когда доступ к информации быстро и радикально демократизируется, существующие механизмы отказывают: на фильтрацию неизбежного информационного мусора уходит так много усилий, что ресурсов на качественные анализ и интерпретацию происходящего не остается.

Поэтому в такие моменты чрезвычайно популярными оказываются разного рода демагогические учения, в особенности если они обличают старые элиты, которые действительно зачастую используют контроль за механизмами обработки информации для поддержания своей власти. Наиболее очевидные примеры: всплеск религиозной реформации после изобретения книгопечатания и распространение коммунизма и фашизма вслед за изобретением кино и радио. Очень похоже, что в последние 10 лет мы вступили в еще один подобный цикл.

Из всего этого не следует, что демократизация доступа к информации плоха. Напротив, в долгосрочной перспективе она открывает принципиально новые возможности развития общества. Без книгопечатания было невозможно появление современной науки и последовавшей за ней промышленной революции. Без радио, кино и их общего потомка — телевидения не было бы современной демократии и постиндустриального общества с его небывалым уровнем благосостояния. Но процесс поиска этих новых возможностей проходил через тяжелейшие кризисы: столетие религиозных войн в первом случае, тоталитаризм и мировые войны — во втором.

Больше популизма

Благодаря тому, что каждый обыватель носит теперь в кармане портал доступа к практически неограниченному объему информации, мир вступил в новую реальность. Но политическая система к ней не адаптировалась, и кризис нарастает: имеющиеся институты слабеют, лидеры стареют, поддержка правопопулистских и ультраправых партий нарастает без какой-либо тенденции к насыщению.

Избрание Трампа помогает понять природу этого нарастания. Сам факт его успеха — и в 2016 году, и сейчас — приводит к нормализации его поведения, к изменению норм и представлений о том, что допустимо в американской политике. Когда в начале кампании 2016 года Трамп сказал, что он может застрелить кого-нибудь посреди Пятой авеню и его избиратели продолжат за него голосовать, это выглядело гиперболой. Теперь ясно: это так и есть.

На наших глазах политическая система реорганизовалась вокруг Трампа. В 2017–2021 годах он управлял в значительной степени в коалиции со старой, дотрампистской республиканской партией. Сегодня сторонники Трампа составляют в партии подавляющее большинство, а оставшиеся скептики, как правило, предпочитают помалкивать. Мало кто из людей, не готовых публично присоединиться ко лжи о том, что в 2020 году у Трампа украли победу на выборах, сможет сделать карьеру в нынешней республиканской партии.

Верховный суд, состав которого Трампу удалось существенно сдвинуть вправо, значительно расширил его возможности, установив, что президент обладает (не вполне ясно) ограниченным иммунитетом от уголовного преследования, и отменив существовавшее много десятилетий правило, что суды обязаны следовать рекомендациям профильных чиновников при интерпретации неясных формулировок законов. Восемь лет назад избрание Трампа привело к сильной мобилизации общества — и демократов, и традиционной части республиканской партии — с тем, чтобы противостоять незаконным, опасным и неэтичным действиям новой администрации. Сейчас оппоненты восприняли избрание Трампа скорее с грустной обреченностью.

Новая нормальность против старых правил

Поэтому новый президентский срок Трампа, скорее всего, будет существенно отличаться от предыдущего. Одним из приоритетов станет, по-видимому, последовательное разрушение системы американской государственной службы (той самой, которую популисты называют «глубинным государством»), выдавливание карьерных сотрудников и замена их политическими назначенцами, лояльными лично президенту. Если что-то, кроме личной лояльности Трампу, объединяет предложенные кандидатуры главы Пентагона, директоров Национальной разведки и ФБР, министерств здравоохранения и образования и так далее, то это их агрессивная неприязнь к сотрудникам, нормам и правилам тех ведомств, которые они собираются возглавить. Также Трамп неоднократно высказывал желание использовать государственный аппарат для мести политическим оппонентам. Он предпринимал такие попытки и во время первого срока, но оба его генеральных прокурора (консерваторы с самого правого края старой республиканской партии) отказывались помогать ему в этом. Почти нет сомнений, что новый прокурор будет более сговорчивым.

Насколько устойчивы существующие демократические системы к таким попыткам недружественного захвата со стороны популистских лидеров? Пока результаты смешанные. В Венгрии и Мексике (не говоря о более ранних примерах России и Венесуэлы) захват, кажется, удался, в Индии и даже Турции выборы пока остаются конкурентными, а в Польше и Бразилии популистские партии даже проигрывали выборы. Хотя, возможно, это лишь временные успехи.

У американской политической системы больший запас прочности, чем у многих других. Отцы-основатели США опасались перерождения политического строя в тиранию в результате захвата власти популярным авторитарно настроенным лидером, поэтому американские институты — разделение власти между ветвями, между федеральным уровнем и штатами — построены с учетом этой угрозы. Как минимум один раз это сработало. 

В 1820-х годах, сразу после того, как поколение отцов-основателей сошло со сцены, на лидирующую роль в американской политике выдвинулся успешный генерал и политик-популист Эндрю Джексон. Его военная карьера была полна того, что даже по меркам начала 19 века считалось военными преступлениями, но его электоральному успеху это, кажется, скорее помогло. В целом Джексон мало чем отличался от бонапартистских генералов-диктаторов, которыми богата история многих латиноамериканских и европейских стран.

На посту президента (1829–1837) Джексон регулярно игнорировал решения Конгресса и Верховного суда, спланировал и организовал геноцид индейского населения восточных штатов, ликвидировал Центральный банк (который считал центром влияния антинародных элит) и, главное, полностью подчинил себе государственный аппарат: заменил всех федеральных служащих до последнего провинциального почтмейстера на лояльных лично ему и его партии. Однако американской демократии удалось устоять: независимые от федерального центра власти и суды штатов не дали добиться полного контроля и подавить оппозицию.

Джексон — любимый президент Трампа, он даже повесил его портрет в Овальном кабинете. Посмотрим, получится ли у него то, что Джексону не удалось.